| Главная » Статьи » Советский Казахстан » Туркестанский легион, хиви, военнопленные |
Бахыт Садыкова: ИСТОРИЯ ТУРКЕСТАНСКОГО ЛЕГИОНА В ДОКУМЕНТАХ - 3ч
| Глава IV. ТУРКЕСТАНСКИЙ ЛЕГИОН 4.1. Политическая обстановка в Туркестане накануне Второй мировой войны Накануне Второй мировой войны, к 1936 году, географический облик Туркестана, покорение которого было самой тяжкой и изнурительной задачей для советской власти, был полностью изменён: вся территория Центральной Азии была поделена на мелкие административные единицы, границы которых были определены произвольно, без подведения каких-либо логических обоснований в понятия "республика", "автономная республика", "федеративная республика". Слово "Туркестан" исчезает из учебников географии и истории, сохранившись только в названии города в Казахстане. Внедряется обозначение Средняя Азия и Казахстан, скрывающее в себе возможность будущих геополитических манипуляций для России. Народы, населявшие Туркестан, были также произвольно поделены на "нации", "народности", "этнические группы" [111]. Для того чтобы вытравить из памяти народа воспоминания о кровавых методах покорения региона и держать в неведении будущие поколения туркестанцев, коммунисты за два с лишним десятилетия трижды меняли алфавит. Последняя смена алфавита, латиницы на кириллицу, пришлась на предвоенный период. Поскольку ко времени начала войны кириллица ещё не осела в памяти простого человека, журналы, газеты и другая печатная продукция, издававшиеся Туркестанским Национальным Комитетом на территории Германии, были написаны латиницей. В июне 1941 года каждый четвертый житель Казахстана был отправлен на фронт, то есть 1 миллион 200.000 человек были в рядах Красной армии [112]. Мобилизация прошла без сопротивления со стороны жителей. Если в период Первой мировой войны были те, кто сумел поднять народ против отправки туркестанцев на тыловые работы, то к началу Второй мировой войны сопротивление оказывать было некому: интеллигенция была полностью истреблена, а оставшиеся в живых были во власти страха из-за террора и насилия, царивших в стране. 4.2. Морально-психологическое состояние населения прифронтовой зоны в начале войны К концу первого месяца войны немецкие войска, находясь на территории Белоруссии, проводят обследование обстановки, изыскивая возможности обустройства и восстановления хозяйственной жизни. Немецкий офицер Шаттенфро констатирует состояние апатии и подавленности, страха и обречённости у людей, что он и отмечает в своём отчёте: "…О населении. На селе постоянный страх в ожидании возвращения большевиков, так как каждый, кто не успел скрыться, и, как приказано, не поджёг свой дом, тот по возвращении большевиков будет расстрелян. Повсеместно наблюдается запугивание людей. Люди боятся. Большинство из них, как только начинаешь разговаривать с ними, после нескольких слов начинают плакать. Нелёгко будет возобновить полевые работы. Это потребует с нашей стороны толчка, так как каждый житель думает, что с него будет жесткий спрос. Частью это из-за страха перед большевиками. Боятся они и нас, полагая, что если они будут работать по прежней системе, то в них будут видеть большевиков. Там, где проведена агитационная работа с использованием плакатов, такое [психологическое] состояние в некоторой степени преодолено. Поэтому придаём большое значение пропагандистской работе. Повсеместно наблюдается желание отойти от колхозного хозяйства и иметь собственную землю. Крестьяне признают, что в настоящий момент технически невозможно распределение людей по колхозам. Они утешают себя мыслью о том, что в нужный момент немецкая администрация найдёт правильное решение. На первом плане у людей в городе и на селе надежда на получение работы и пищи. ("Мы готовы выполнять любую работу, если будем ограждены от преследований и произвола".) Весь управленческий аппарат, прежде всего в таких городах как Минск и Смоленск, разрушен до основания. Чиновники либо спаслись бегством, либо попрятались. Их невозможно найти. Все учреждения опустошены и разграблены. …необходимо вновь создавать весь управленческий аппарат. Кроме того, очень мало людей, которых можно было бы привлечь к этой работе, так как коренная интеллигенция (та, что не настроена в коммунистическом духе) практически отсутствует" [113]. Таким образом, шоковое состояние, в котором находились люди, было вызвано двумя причинами: во-первых, страхом перед наказанием за неисполнение приказа советского командования об эвакуации, предварительно уничтожив всё, чтобы ничего не досталось врагу; во-вторых, чувством ужаса перед оккупантами. Жители деревни не смогли преодолеть свою вековую привязанность к земле, хозяйству, бросить всё и скрыться. Такое поведение и состояние были характерны жителям любой деревни в любом уголке СССР после пережитого накануне войны периода "великого террора". 4.3. Условия пленения солдат Красной армии Один из немецких очевидцев сражения групп армии "Центр" с 4-й советской бронетанковой дивизией под Минском свидетельствовал следующим образом: "Вдруг мы увидели широкую землисто-коричневую змею, медленно ползущую по дороге навстречу нам. От неё доносился приглушенный шум, словно из улья. Военнопленные. Русские солдаты, идущие в колонне по шесть человек. Конца колонны не было видно. Когда они подошли ближе, нас затошнило от ужасного зловония; это было что-то напоминающее терпкую вонь львиного логова, смешанную с запахом нечистот обезьянника. Но это были не звери, а люди. Мы поспешили прочь от удушливого облака, окружавшего колонну… Казалось, что здесь было собрано всё горе мира" [114]. Подвергая анализу причины огромного количества советских бойцов, попавших в руки врага в первые месяцы войны, исследователи указывают на полную ответственность Сталина за поражение советских войск на начальном этапе войны. Эта ответственность, по их мнению, может быть распределена по трем уровням. Во-первых, заблуждение Сталина в оценке нацистской угрозы в июне 41-го и, как следствие, отказ приводить войска в боеготовность, несмотря на многочисленные сообщения о готовившемся нападении Германии на Советский Союз. Во-вторых, военная концепция, полностью не соответствовавшая ситуации: советская тактика и группировка войск были ориентированы на агрессию, а не на оборону. По этой причине оборонительные укрепления на западных границах, сооруженные в 1939 году, были разобраны; была создана новая граница, продвинутая вглубь на запад. К вечеру 22 июня 41-го, когда сотня аэродромов и тысячи самолетов были разбомблены немцами, а немецкие сухопутные войска перешли Неман, осаждали Брест-Литовск и направлялись к Львову, верховное главнокомандование отдает приказ "перейти в наступление", что было равносильно самоубийству [115]. В-третьих, последовательное разрушение Сталиным и его администрацией офицерского корпуса. В результате чисток Красной армии в 1937-1938 гг. войска оказались под командованием морально и физически сломленных людей либо молоденьких выпускников военных учебных заведений. К началу войны две трети офицерского корпуса и корпуса политкомиссаров имели стаж, не достигавший и года [116]. Относительно количественного состава пленённых бойцов Красной армии существует разнобой во мнениях. Российские исследователи указывают на отсутствие точных и достоверных данных о военнопленных в 1941-1945 гг. и ссылаются на германское командование, которое в официальных документах указывает цифру 5,27 миллиона [117]. Генштаб Вооружённых сил РФ полагает, со ссылкой на идентичные данные, приводимые специальной комиссией генерала Вуда (США), что общие потери пленными составили 4 миллиона 59 тысяч человек. Из них почти 2 миллиона советских военнослужащих (49% от общего числа военнопленных за все годы войны) попали в плен летом 1941 года. Поражения Красной армии летом 1942 года привели к потере пленными ещё 1 миллиона 339 тысяч человек (33%); в 1943 году эти потери составили 487 тысяч человек (12%); в 1944 году - 203 тысячи человек (5%); в 1945 году - 40,6 тысяч человек (1%)" [118]. Французские исследователи указывают, что советских бойцов в плену оказалось 5,7 миллиона человек, из которых 3,3 миллиона погибли от голода и жестокого обращения [119]. Эту же цифру в 5,7 миллиона (точнее - 5 миллионов 734 тысячи) указывает А. Бакиров в своей работе, написанной на базе архивных материалов КГБ Казахской ССР. Из них, по его данным, 280 тысяч погибли в пересыльных лагерях, 1 миллион 30 тысяч 157 человек были убиты при попытке к бегству либо умерли на заводах и шахтах Германии, а около 500 тысяч совершили побег из лагерей [120]. Из 5,7 миллиона советских военнопленных, находившихся на территории Германии, одну треть - 1 миллион 700 тысяч - составляли туркестанцы [121]. Согласно материалам немецких исследователей, большинство советских военнослужащих (3,6 миллиона человек) попали в плен либо добровольно сдались немцам в первые четыре месяца войны (с 22 июня по 31 октября 1941 года), тогда как немецкая сторона с присущей ей педантичностью подготовила концлагеря из расчёта на 2 миллиона человек [122]. Факт необычайно большого количества советских бойцов, оказавшихся в стане врага, подтверждается и другими зарубежными авторами: "Невероятное число военнопленных, которых немцы захватили в 1941 году, говорит не только о военном поражении, но и о крупномасштабном дезертирстве. Десятки тысяч русских перешли на сторону немцев" [123]. В этой связи английский историк Д. Гренвилл высказывает предположение, что, если бы распад СССР произошёл до начала Второй мировой, то исход войны мог бы быть другим [124]. По данным немецкой стороны, в мае 1942 года число официально зарегистрированных перебежчиков составило 10962, в июне - 9136, в июле - 5453, в августе - 15345, в сентябре - 15011, в октябре - 13299, в ноябре - 483, в декабре - 5276, итого за период 1942 года - 79769 человек. В 1943 году число их значительно сократилось, составив 26108 человек [125]. Об условиях пленения либо добровольного перехода на сторону немцев советских солдат и офицеров имеются архивные свидетельства. Рассказы бывших военнопленных Жаке Бапиша и Зейнел-Габдена Темиргалиева о плохом обмундировании и вооружении и даже их полном отсутствии в некоторых соединениях, прозвучавшие в документальном фильме "Зар, или Отлучённые от Родины", подтверждаются протоколами допроса военнопленных. Так, в одном из отчётов немецкого офицера, проводившего допрос советского военнопленного Т.Жангильдина, фигурирует следующая запись: "Дивизионный полк 1222 … до 15 февраля не получил ни пополнения, ни замены. У стрелков было пятизарядное оружие, у офицеров - пистолеты и реже - автоматы. Как правило, в стрелковых корпусах автоматов не было. Ему [пленному советскому офицеру] известно о существовании десятизарядного оружия, но в стрелковом полку его не было. Десятизарядные винтовки значительно эффективнее, к тому же требуют меньше ухода, а автоматы - на 71 выстрел, но очень уязвимы, так как любая попавшая грязь может вывести их из строя. Хуже обстояло дело с пулеметами, которые, особенно во время холодов, могли отказать. Кроме того, была проблема керосина для смазки оружия, и пулеметы из-за его дефицита не имели надлежащего ухода. Ручные гранаты и противогазы не раздавались, так как в обозе их не было. Весь стрелковый полк 1220 не имел стальных касок. Вооружение корпуса ПИ-КП состояло из 1 пулемета и 100 пятизарядных винтовок. Оснащение каждого солдата составляли пила, топор, лом и саперная лопата… Орудий противотанковых не было. В марте начал таять снег, а солдаты не имели соответствующей обуви. Валенки промокали. Ночью, когда наступали заморозки, люди обмораживались. Положение могли спасти только кожаные ботинки, но вряд ли они могли бы получить обувь в достаточном количестве…" [126]. Недостаток опытных офицеров в рядах советских вооружённых сил также ощущался в ходе боевых операций, как это подтверждается в ходе того же допроса: "…Возраст солдат - от 25 до 40 лет. Кадрового военного состава не было, но был определенный процент кадровых офицеров. Так, в 7-й роте при её формировании было 4 кадровых и 2 резервных офицера. О возрасте кадровых офицеров. Часть из них - 20-летние выпускники военных училищ, часть - младшие офицеры 25 лет, спешно посланные на фронт после окончания ускоренных курсов. Обучение было недостаточным. Оружие они получали в дороге. До первой атаки значительная часть стрелков ни разу не стреляла из винтовок… В офицерском корпусе существует мнение, что русское главнокомандование допустило немало крупных ошибок и это замедлило ход наступления. …боевая мощь 366-й стрелковой дивизии из-за слабой военной подготовки и высокого среднего возрастного ценза состава была неудовлетворительной, … ни один русский не идет в атаку, если ему в затылок не приставлен пистолет". Это, как указывалось, ответы попавшего в плен 19 февраля 1942 года Темирлана Жангильдина, сына заместителя председателя Президиума Верховного Совета Казахской ССР Алиби Жангильдина [127]. Период целенаправленного уничтожения людей в Центральной Азии под надуманным предлогом борьбы с национализмом привёл к тому, что с началом войны потомки именитых людей, ставшие изгоями у себя на родине, были вынуждены спасаться от преследований. Таким образом, определённый процент перебежчиков составляли те, чья вина заключалась только в их непролетарском происхождении. Карис Канатбай, сын участника повстанческого движения, внук хаджи и правнук военачальника Жангирхана, в своём письме, адресованном супруге Мустафы Чокая Марии Яковлевне, пишет: "Мой отец, Косай Канатбай-оглы за участие в повстанческом движении против советской власти в 1918-1919 гг. подвергался гонениям и скрывался в Саратовском краю. Поэтому и мне пришлось оставить родные места и поехать на учёбу в Оренбург, где учился под маской сына батрака…" Карис Канатбай неоднократно исключался из института, "был взят на учёт НКВД" и "подвергался учётным допросам". Карис Канатбай пользовался поддержкой Главного прокурора Казахской ССР Искараева, держал с ним постоянную связь: "… с 1932 года я два раза в год встречался с господином Искараевым в разных местах и давал ему исчерпывающий отчёт о работе нашего казахского землячества… В последний раз я имел встречу в конце июня 1937 года…Искараев мне говорил, что положение националистов с каждым днём осложняется и имеется опасность разгрома… Когда в июне 1941 года вспыхнула война, я добровольно поехал на фронт, отказавшись от той отсрочки, которая предоставлялась мне как главному инженеру, и 2 июля 1941 года сдался немцам в плен на Калининском (Псков) направлении фронта" [128]. В своём личном дневнике, сохранившемся в немецких архивах, другой туркестанец (узбек по нашим предположениям) Зубайдулла Жора (Шора) излагает историю истребления членов его семьи большевиками. Зубайдулле и его братьям пришлось идти в ряды Красной армии, чтобы защищать режим, уничтоживший их родителей. Дневник содержит подробное описание всех стадий трансформации его убеждений. Зубайдулла принимает предложение немцев стать разведчиком. Его дневниковые записи - своеобразная исповедь перед рискованным заданием, из которого он может не вернуться. В душе его теплится надежда, что один из его братьев (Курбан) может быть жив, и сам Зубайдулла не хотел бы остаться в безвестности. Перед лицом опасности он обращается за помощью к Аллаху [129]. 4.4.Содержание советских военнопленных в немецких лагерях По международному праву содержание военнопленных в лагерях должно соответствовать положениям Гаагской и Женевской конвенций, согласно которым пленные пользуются определёнными правами. В период Первой мировой войны воюющие страны в отношении военнопленных опирались на положения Гаагской конвенции, подписанной всеми странами Европы. В июле 1929 года этот документ был дополнен, пересмотрен и получил название Женевской конвенции. Ее подписали 47 стран мира. Германия присоединилась к ним 21 февраля 1934 года. Таким образом, военнопленные из западных стран содержались в немецких лагерях в соответствии с положениями Женевской конвенции. Что касается СССР, то он отверг оба международных документа. Сталин не признал Гаагское соглашение под предлогом отказа СССР быть правопреемником царской России. Женевская конвенция также была отвергнута, но под другим предлогом: она-де ущемляет национальные интересы советских граждан, так как согласно ей воюющие страны обязывались не содержать вместе пленных разных национальностей. В итоге, советское правительство заведомо лишило своих граждан в случае пленения всяческих прав и, прежде всего, права передачи списков военнопленных стране-протектору. Военнопленные из СССР были также лишены права на медицинскую помощь, посещение их представителями Международного Красного Креста, право переписки с родными. Такое положение вещей развязало руки фашистскому рейху, который ещё до вторжения на территорию СССР не преминул издать 16 мая 1941 года приказ, включающий ряд запретительных положений в отношении будущих советских военнопленных. В приказе отмечалась необходимость особого отношения к пленным большевикам как к врагам национал-социалистической Германии, а к советским азиатам, отличающимся, по мнению нацистов, своим коварством, оно должно было быть крайне жестким [130]. Со своей стороны, в первые дни войны Государственный Комитет Обороны СССР издал один за другим законодательные документы, узаконившие репрессивные меры в отношении собственных солдат и офицеров в случае их пленения. Как "наиболее чудовищное преступление" квалифицируется Комиссией Российской Федерации по реабилитации жертв политических репрессий совместный приказ НКГБ, НКВД и Прокурора СССР от 28 июня 1941 года. Он узаконил привлечение к ответственности членов семей попавших в плен как заочно осужденных "изменников Родины" либо через Военные трибуналы, либо через Особые совещания при НКВД СССР. В тот же день органы НКГБ и НКВД специальным документом уточнили порядок их ссылки в отдаленные районы страны. Постановление Государственного Комитета Обороны от 16 июля 1941 года и последовавший за ним приказ Наркома Обороны Сталина за № 270 от 16 августа 1941 года санкционировали внесудебные расправы в отношении попавших в руки врага. Комиссия Российской Федерации по реабилитации жертв политических репрессий отмечает, что такое бесчеловечное отношение советского руководства к военнослужащим Красной Армии определилось ещё в 1940 году, когда 5,5 тысяч советских военнопленных, переданные финнами советской стороне, были сразу же отправлены в лагеря, частью осуждены, а многие исчезли без следа [131]. В отчете немецкого офицера Гросскопфа, представленном после посещения лагеря советских военнопленных в Хаммерштейне, отмечается следующее: "Военнопленные спят на земле под открытым небом. Ежедневное питание составляет 200 грамм хлеба, эрзац-кофе и овощной суп. Тем не менее, пленные проявляют терпение и рассматривают своё нынешнее состояние как временное. Они надеются получить работу и лучшее питание. Жалуются на немецкую охрану. Немецкий персонал избивает их палками, хотя сами пленные утверждают, что ведут себя послушно и не дают повода для физических наказаний. В высказываниях некоторых из них проскальзывает мысль, что они мучаются не столько от физической боли, сколько от несправедливо причиненных моральных страданий. Понятию "справедливо - несправедливо" придаётся заметное значение. Так, например, они ссылаются на немецкие листовки, содержание которых им очень хорошо знакомо, и обещания хорошего обращения с пленными. Эти обещания, по утверждению пленных, самым несправедливым образом не соблюдаются. Что касается их возможного возвращения на родину, то мнения разные. Некоторые военнопленные, видевшие во время транспортировки по железной дороге страну, хвалят порядок в Германии и готовы здесь задержаться, чтобы немного поработать. Другие же хотели бы вернуться домой, работать на земле, но без царского режима, без помещиков и капиталистов. Вера в советскую власть пошатнулась… Замечено, что определённые лица играют роль наблюдателей и запугивают военнопленных. Они пытаются свой агитационный талант испробовать на немцах, работая по старым пропагандистским методам и задавая им контрвопросы. Необходима нейтрализация этих советских "активных" элементов, которые представлены здесь в прежних воинских званиях. Например, один советский майор пытался выделиться как диалектик, пытаясь превратить военнопленных в нетребовательный, умственно податливый инструмент. Но для его нейтрализации надо пленных внутренне освободить от так называемого "советизма". Поэтому наряду с удовлетворительным питанием и соблюдением дисциплины необходимо соответствующее обращение, которое должно ими восприниматься как справедливое, уважающее их человеческое достоинство. Во время обсуждения отчёта Гросскопфа подчёркивалось пропагандистское значение нормального урегулирования вопроса обращения с военнопленными как из тех областей, где идут военные действия (информация так или иначе просачивается), так и из тех, где военных действий нет" [132]. Гитлеровская операция "Барбаросса" ставила задачу ведения "войны на истребление". Приказ о комиссарах, подписанный Гитлером ещё 6 июня 1941 года, предполагал немедленную ликвидацию пленных политкомиссаров. Коммунисты, евреи и тяжело раненые передавались айнзатцгруппам (группам уничтожения), а остальные пленные обрекались на медленное угасание без еды и крова. Только нужда в рабской силе в ходе затянувшейся войны спасла от неминуемой гибели определенное число выживших военнопленных [133]. Одновременно с главной линией на уничтожение гитлеровцы вели активную работу по привлечению советских граждан в немецкие вооружённые силы, так как на территории Германии оказалось огромное число советских граждан. Это были не только военнопленные, ставшие первыми жертвами сталинской стратегии ведения войны, но и перебежчики и около 900 тысяч советских гражданских лиц, добровольно перешедших на сторону немцев [134]. Их содержание, даже при минимальных затратах, требовало больших средств. К тому же по мере продвижения немецких частей в глубь территории СССР необходимость в "пушечном мясе" становилась всё отчётливее. 4.5. Взаимоотношения Мустафы Чокая и туркестанских военнопленных "Знаешь ли ты, что есть вершина добродетели? Выкупить пленного, накормить в дни голода сироту ближнего и нищего безвестного". Коран, Сура ХС. 12-15 22 июня 1941 года, в день нападения Германии на Советский Союз, в Париже были арестованы около трёхсот эмигрантов из России и в качестве "почётных заложников" заключены в замок Компьен [135]. В этом же замке в течение трёх недель содержался вместе с ними Мустафа Чокай. Рассказывая об аресте Мустафы Чокая 22 июня 1941 года, его супруга Мария Яковлевна пишет: "Было примерно три часа пополудни… На лестничной площадке услышала топот мужских сапог… Позвонили к нам. "Это квартира Чокая?" "Открывай", - сказал Мустафа… Стояли трое в немецкой форме. Один из них просунул ногу между косяком и дверью, и все вошли. Мустафа сказал, чтобы я не волновалась, что он скоро вернётся. "Это обычная проверка документов. Проверят и отпустят", - сказал он… Стала укладывать вещи Мустафы. Один из немцев ходил за мной по пятам. Я спросила: "Почему нас арестовывают, ведь мы не большевики?" Он ответил, что таков приказ и что они сами не знают причины ареста… Дни и ночи я проводила в ожидании. Мустафа не возвращался.. Случайно узнала, что арестованных русских держат в замке Компьен… Спустя две недели получила письмо, написанное Мустафой 23 июня, то есть на следующий день после ареста… Прошла ещё неделя. Однажды вечером, примерно в шесть, в дверь позвонили. Открыла дверь и увидела Мустафу. Это было такой неожиданной радостью" [136]. О своём трёхнедельном (с 22 июня до 13 июля) пребывании в замке Компьен Мустафа Чокай сказал так: "Час тому назад мне было предложено выступить по радио, я, конечно, отказался, заявив, что пока не увижусь с моими соотечественниками из пленных, я агитировать не буду. Мне дали для устройства моих дел один день…. Я познакомился с очень интересными людьми, как русскими, так и иностранцами… Я чувствовал себя там душой помолодевшим, вспомнил студенческие годы, лекции, студенческие сходки в Петербурге. У нас в Компьене на открытом воздухе устраивались замечательные лекции, политические диспуты. Я тоже прочёл доклад о Туркестане. Слушатели были многочисленные, остались докладом довольны, просили ещё прочесть, я было назначил день, вдруг вызывают в комендатуру и объявляют, что я свободен. Страшно волнуюсь в душе за предстоящую встречу с пленными туркестанцами. Будет ли у нас общий язык?" [137]. Мария Яковлевна пишет, что через день после его возвращения домой в шесть часов утра за ним приехали двое военных. Мустафа Чокай от тёплых вещей отказался, полагая, что уезжает ненадолго: "Самое большее я пробуду месяц…" [138]. Но из этой поездки Мустафа Чокай домой не вернулся. Из записей Марии Яковлевны известно, что Мустафа Чокай "…выехал из Берлина только после августа, пробыв там в ожидании 6 недель" [139]. Это подтверждается в письме Кариса Канатбая к Марии Яковлевне: "…В сентябре 1941 года к нам в военнопленный лагерь Сувалки приехал наш Президент Мустафа Tschokay-ogly, которого я знал на Родине как руководителя национального движения за границей, и в течение двенадцати дней он нас посещал ежедневно. Интересовался нашим положением и в то же время читал лекции…"[140]. Только в ноябре Мустафа Чокай прислал первую весточку о посещении лагерей [141]. Затем Мария Яковлевна стала получать открытки из Сувалки и Ченстохова. В своём последнем послании Мустафа Чокай написал: "Моя встреча с туркестанцами изменила многое. Она подтвердила, что я был точен в своих прогнозах. Среди пленных встретил своего родственника. По возвращении постараюсь забрать его к себе домой. Мне кажется, что мои обращения возымели действие. Работы много. Я один не успеваю. Нужен помощник. Надо успеть до того, как закроют лагеря на карантин" [142]. Мустафа Чокай посещал лагеря военнопленных в Польше (Сувалки, Ченстохова, Вустрау) вместе с другими членами комиссий. Число комиссий было от 25 до 30, в их составе работали от 500 до 600 человек [143]. Известно, что среди них были татарин из Турции Ахмет Темир, дагестанец Алихан Кантемир, узбек Вели Каюм, азербайджанец Абдурахман Шафи Алмас. По свидетельству Ахмета Темира, члены комиссии работали порознь, разделившись на группы [144]. О состоянии пленных соотечественников в немецких лагерях Мустафа Чокай пишет своей супруге. Мария Яковлевна излагает это так: "В ноябре Мустафа с оказией передал письмо. В нём он писал о душераздирающих мучениях военнопленных. Эти несчастные невинные люди повергались оскорблениям. За малейшую провинность их расстреливали. …В лагерях началось людоедство: оглодавшие ели лёгкие и сердце умерших. В лютый мороз они рыли руками ямы, спасаясь от дождя и снега. Мустафа испытывал страшные муки, оттого что был бессилен…" [145]. Мустафа Чокай в ходе посещения лагерей составил списки военнопленных из Туркестана с указанием фамилий, имён, лагерных номеров, которые были найдены Марией Яковлевной в вещах мужа после его кончины [146]. Каюмхан передал ей также папку с пометкой "секретно", которую Мустафа Чокай успел вручить ему незадолго до ухода из жизни. В ней находились записи Мустафы Чокая о положении военнопленных, собраны все факты зверств нацистов в отношении невинных людей. Их надлежало передать в немецкие инстанции [147]. Заступничество Мустафы Чокая спасло от расстрела сотни людей. Но необходимо было предложить нечто, что могло бы облегчить участь всей массы его пленных соотечественников. Об условиях, выдвинутых Мустафой Чокаем немцам, известно только советским спецслужбам. Они фигурируют в тексте обвинительного заключения по делу № 85 КГБ Казахской ССР: - подготовить кадры для будущего Туркестанского государства в учебных заведениях Германии; - создать из числа своих пленных соотечественников военные формирования, которые должны быть использованы только при подходе к границам Туркестана (выделено мной - Б.С.) [148]. Предложение о подготовке кадров для будущего независимого Туркестана, так же как и о создании армии, сделано Мустафой Чокаем с учетом опыта Кокандской автономии, которая не смогла стать полнокровным самостоятельным государством из-за недостатка национальных кадров и отсутствия возможности защитить Автономию. Рассмотрение второго условия, выдвинутого Мустафой Чокаем, чрезвычайно важно, так как оно стало основным обвинением его в создании вооружённых формирований "для использования в военных действиях против своего народа." Мобилизованный немцами Мустафа Чокай, посетив лагеря военнопленных и ознакомившись с условиями их содержания, зная о неподписании Сталиным Женевской конвенции, с целью спасения своих соотечественников от неминуемой гибели предложил немецкой стороне план создания национально-освободительной армии из числа военнопленных. В этом он видел единственный способ их вызволения. Эта народно-освободительная армия не должна была принимать участие в военных действиях против советской армии. Настаивая на том, что она должна быть использована только при подходе к границам Туркестана, Мустафа Чокай исходил из основополагающего принципа национально-освободительного движения, согласно которому любое движение является национально-освободительным лишь тогда, когда оно поддержано народом. Соблюдение немцами этого пункта позволило бы Мустафе Чокаю выиграть время для продумывания и определения дальнейшей тактики, а военнопленным - набраться сил для предстоящей борьбы. Такое понимание условий, поставленных Мустафой Чокаем, согласуется со свидетельствами бывших туркестанских легионеров Алима Алмата и Жаке Бапиша о том, что Мустафа Чокай был против создания Туркестанского легиона, так как считал "бесчеловечным бросать снова в бой тех, кто побывал в пекле войны и испытал ужасы концлагерей" [149]. По утверждению бывшего военнопленного Хамзы Абдуллина, Мустафа Чокай предлагал немцам и другие варианты "бескровного" использования туркестанских военнопленных, в частности, направить их в Турцию отработать долг Германии перед Турцией за поставку табака [150]. 22 декабря 1941 года Мустафа Чокай внезапно заболел и был помещён в берлинскую больницу "Виктория", где 27 декабря 1941 года скончался [151]. Мустафа Чокай похоронен на мусульманском кладбище в Берлине. На надгробном памятнике чуть ниже даты кончины по воле супруги Мустафы Чокая Марии Яковлевны проставлены три латинские буквы и четыре цифры: JOH.15.13. Они указывают на тринадцатый стих пятнадцатой главы Евангелия от Иоанна, который гласит: "Нет больше той любви, как если кто положит душу за друзей своих" [расшифровка поэта Кайрата Бакбергенова]. 4.6. Создание Туркестанского легиона Два с лишним десятилетия, предшествовавшие 22 июня 1941 года, были в СССР периодом планомерного истребления собственных граждан за малейшие подозрения в инакомыслии. Это давало нацистам основание делать ставку на то, что красный террор сформировал у нового, теперь уже советского, поколения тюркских народов соответствующее отношение к тоталитарному режиму коммунистов. Данное обстоятельство в определённой мере обусловило идею создания различных воинских соединений из числа советских граждан, в том числе и военнопленных. Члены Комиссии РФ по реабилитации жертв политических репрессий отмечают, что доля советских военнопленных в них составляла около 60%, остальные были местными жителями и эмигрантами" [152]. Согласно восточной политике (Ostpolitik) Гитлера, разработанной Альфредом Розенбергом, основная ставка делалась на социально-политические недовольства советских граждан, существование глубоких противоречий национально-культурного характера между центральным правительством и национальными республиками. Эти противоречия, возникшие вследствие террора и насилия со стороны большевиков, должны были, по расчету нацистов, привести к отчуждению народа от центрального руководства и, соответственно, разложению системы изнутри [153]. В русле восточной политики руководство рейха в конце 1941 принимает решение использовать огромную массу советских людей, находившихся на территории Германии, как потенциальных защитников нацистских интересов, создав из них военные формирования по этническому признаку. В.Шелленберг, глава VI отдела РСХА, предложил "придумать для них идеалы, во имя которых стоило бы рисковать жизнью. Идеалы национал-социализма были им чужды. Таким идеалом могла быть надежда на создание национальной автономии, нечто такое, что удовлетворило бы их извечное стремление к независимости" [154]. Эта ставка поначалу оправдалась. Так, солдаты Русской Освободительной Армии Власова (РОА), как утверждает в своих мемуарах Вальтер Шелленберг, "думая, что теперь борются за свою свободу, за новую Россию, без вмешательства в их дела со стороны немцев, действовали с большим воодушевлением" [155]. Французский историк Анри Мишель указывает, что немецкая сторона лживыми обещаниями об облегчении участи военнопленных выжимала из них все [156]. Желая усилить сопротивление большевизму за счёт вовлечения в эту борьбу пленных туркестанцев, профессор фон Менде, доктор Ольцша и доктор Арлт, представлявшие три ведомства, провели конфиденциальную встречу, в ходе которой была достигнута договорённость между Восточным министерством, СС и вермахтом по следующим пунктам: - усилить пропагандистскую и агитационную работу в среде военнопленных с тем, чтобы склонить их к добровольному вступлению в немецкую армию; - эта работа должна вестись только лицами, назначенными СС; - пропагандистская работа должна проводиться по схеме, разработанной узким кругом генералов, и подчиняться прежде всего политическим задачам; - разделить "добровольцев" на тех, кто будет в подчинении СС, и тех, кто будет в подчинении вермахта. Кроме того, GBA (Generalbevollmachtigen fur den Arbeitseinsatz - Генеральный уполномоченный по трудовому распределению) и штаб-квартира СС пришли к заключению о том, что все добровольческие подразделения должны пройти учёт и регистрацию при генштабе СС [157]. Туркестанский легион в соответствии с планами Третьего Рейха, наряду с Русской Освободительной Армией Власова, СС-овской дивизией украинских националистов, армянским, грузинским, азербайджанским, северокавказским, волго-татарским и другими подобными военными формированиями, входил в общий блок, предназначавшийся главным образом для того, чтобы "сберечь немецкую кровь" на фронтах [158]. Период, предшествовавший созданию Туркестанского легиона, можно разделить на три этапа. Этап первый, начавшийся задолго до нападения Германии на Советский Союз, заключался в выявлении степени идейно-социальной спаянности народов советских республик, в частности, отношения национальных республик к "первой среди равных" - к РСФСР. С этой целью внимание немецкого руководства было сосредоточено на трех вопросах, касающихся советских тюрков: - насколько сильна среди них общетюркская идея; - степень распространенности идей пантуранизма; - масштабы влияния ислама. В вопросе об общетюркской идее приоритет был отдан положениям диссертационного исследования Герхарда фон Менде "Национальная борьба российских тюрок. Исследование национального вопроса в СССР". Сам автор в последующем вошел в число ведущих экспертов рейха по тюрко-мусульманским вопросам в СССР. Помощниками фон Менде в сборе материалов были Ахмет Темир и Вели Каюм. Наряду с научной проработкой вопроса шла проработка практическая. Она велась посольствами Германии в СССР (посол Шуленбург) и в Турции (посол фон Папен), которые зондировали мнения видных культурных и политических деятелей на местах для определения потенциала возможного общетюркского национального движения. Такой возросший интерес Германии к вышеперечисленным вопросам в период её подготовки к войне и в первые месяцы войны был вызван не только желанием привлечь многочисленные тюркские народы СССР к борьбе против большевизма, но и стремлением Германии вовлечь Турцию в войну на стороне немцев [159]. 25 июля 1941 года посол Германии в Турции фон Папен обращает внимание МИД на то, что с немецкими успехами в войне против СССР автоматически растёт пантуранистское движение. Спустя 10 дней он в дополнение к предыдущему материалу направляет из Турции в МИД справку о пантуранизме и его лидерах. Среди прочих имён фигурирует имя Нури-паши. Личность Нури-паши вызывает интерес у германского МИДа, и в сентябре того же 1941 года госсекретарь МИД Эрнст Вёрманн ведёт с ним обстоятельные переговоры. В протокольной записи бесед Э.Вёрманна с Нури-пашой излагается следующее: "11, 18 и 25 сентября 1941 года я имел беседы с Нури-пашой, борцом пантуранистского движения. Вторая беседа состоялась за обедом в присутствии посла фон Папена и советника посольства Хильгера. Нури-паша провёл свои молодые годы под сильным влиянием своего брата, тоже борца пантуранистского движения, Энвера-паши, погибшего в 1921 году в Туркестане в ходе боёв с большевиками. Пятидесятилетний Нури-паша сегодня один из богатых фабрикантов Турции. Ход мыслей Нури-паши, в основном, известен из отчёта посольства в Анкаре. Их можно обобщить следующим образом. Пантуранистское движение ставит задачу создания для проживающих за пределами Турции тюркских народов самостоятельного государства. Регионы проживания тюркских народов, если не учитывать определённых пограничных поправок, не должны быть аннексированы Турцией, но их политическую ориентацию на Турцию следует сохранить. …Нури-паша выдвинул ряд предложений, которые, по его мнению, должны быть осуществлены немедленно. Тюркоязычных военнопленных и военнопленных магометанской веры следует поместить в отдельные лагеря по образцу лагеря в Вюнсдорфе, существовавшего в период Первой мировой войны. Затем он предложил рассмотреть возможность их использования в качестве боевых формирований пантуранистского сопротивления. Управление тюркскими и мусульманскими народами на оккупированных Германией территориях должно осуществляться самими тюрками…" [160]. В октябре 1941 года при содействии и поддержке посла фон Папена два турецких генерала предпринимают поездку на советско-германский фронт в районе Крымского полуострова. Этими генералами были Али Фуад Эрден, начальник Военной академии Турции, и Хосню Эмир Эркилет, находившийся к этому времени на пенсии. Их визит стал, по мнению фон Менде, одним из толчков к созданию легионов [161]. В ноябре 1941 года посольство Германии в Анкаре указывает на то, что официальное турецкое правительство стоит в стороне от пантуранизма, но существуют все же определенные националистически настроенные круги, группирующиеся вокруг Нури-паши, среди которых были выделены следующие личности: - Абдул Хамит, занимавшийся сбором материала внутри страны среди эмигрантов, в особенности в азербайджанской части Ирана, для реализации идеи создания так называемой "новой Турции", восточные границы которой проходили бы по тем областям, где проживают тюрки, включая регион Каспия; - татарский эмигрант в Турции Шюкрю Йени Бахче; - башкир Зеки Велиди Тоган, бывший профессор Стамбульского университета, покинувший Турцию из-за неприятия идей Ататюрка; - крымский тюрок, известный тюрколог Ахмед Чавер; - турецкий посол в Кабуле Мемду Шевкет; - основатель партии "Мусават" Мехмет Эмин Ресулзаде, долгое время общавшийся со Сталиным. Их пути разошлись, когда Сталин примкнул к большевикам, а Ресулзаде - к меньшевикам. Однако Ресулзаде продолжал пользоваться покровительством Сталина: был однажды освобожден им из-под ареста и смог выехать в Берлин, а оттуда - в Варшаву [162]. Вопрос о пантуранизме рассматривался в двух плоскостях. С одной стороны, поддержав сторонников пантуранистской идеи в их устремлениях создать новое азербайджанское государство на юге России, Германия могла бы всегда иметь возможность влиять на ее политику. С другой стороны, предполагалось, что для Германии гораздо безопаснее оказать поддержку панисламистскому движению, а не пантюркистскому. В материалах, представленных Вели Каюмом немецкому руководству, указывается на необходимость не только не поддерживать, но даже бороться против пантуранизма, ставившего задачу объединения тюркских народов под протекторатом Турции. Это могло привести, по убеждению Каюма, к усилению турецкого влияния, что было бы нежелательно для Германии. Напротив, Германии было бы выгоднее, в пику Англии, представить себя защитницей ислама [163]. Таким образом, общетюркская идея интересовала Германию как одно из средств, могущих вдохновить тюркоязычные народы СССР и противопоставить их верховенству диктатуры русского пролетариата. Это, по ее замыслу, могло также способствовать вовлечению Турции в орбиту интересов Германии. Пантуранистская же идея вызывала у Германии некоторые опасения: немцы избегали создавать большие государственные объединения, которые могли бы превзойти её по своей мощи. И, наконец, Германия предпочитает сделать ставку на ислам и проявляет заинтересованность в том, чтобы выдать себя за защитницу ислама в противовес своей политической сопернице Англии, от которой она ревниво оберегает свои гипотетические колонии. Этап второй касался предварительного "проигрывания" ситуации расчленения СССР, при котором необходимо было предусмотреть отделение от СССР Туркмении, Узбекистана, Таджикистана, Киргизии, Казахстана. В этом случае они могли бы оказаться предоставленными самим себе. Допускалось также, что каждая из этих республик будет стремиться к созданию собственного самоуправляемого образования. В случае такого развития событий не исключалась опасность прихода англичан со стороны Индии, Афганистана, Ирана под предлогом оказания помощи СССР. Для предотвращения этого Вели Каюм предлагает Германии взять названные республики под свое покровительство и предусмотреть их политическое оформление, а именно - скорейшее образование Туркестанского Совета (гремиума), который при необходимости мог бы быть экстренно переброшен в Туркестан. Совет этот должен будет заранее разработать мероприятия с участием военнопленных и эмигрантов по своей передислокации в заданную точку СССР [164]. Этап третий касался принятия решений с опорой на проделанный научно-практический анализ. В конце августа 1941 года была начата работа специальной комиссии Восточного министерства (Остминистериума), которая отделила тюркских военнопленных (представителей народов Поволжья, Средней Азии, Кавказа) от других. Отобранные военнопленные были размещены в специальных лагерях на оккупированных территориях Польши, Прибалтики, Белоруссии и Украины. Один из первых экспериментов по созданию военных формирований был проведён с тюркскими мусульманскими народами, которые, по мнению немецкой стороны, были наиболее оппозиционно настроены к советской власти. OKH (Oberkommando des Heeres - Верховное командование сухопутными войсками) отдаёт 15 ноября 1941 года приказ создать при каждой дивизии группы армии "Юг" по одной сотне "из военнопленных туркестанской и кавказской принадлежности", которые позже были объединены при 444-й дивизии под Запорожьем в Туркестанский полк. Впоследствии на базе полка был сформирован 444-й тюркский батальон. Полк использовался на охранной службе. Однако ни этот полк, ни образованные почти в этот же период 450-й туркестанский пехотный батальон под командованием майора Андреаса Майер-Мадера и батальон "Бергман" ("Горец") под командованием Теодора Оберлендера не были включены в состав сформированных в начале 1942 года Восточных легионов и действовали автономно [165]. Приказ OKW (Oberkommando der Wehrmacht - Верховное главнокомандование вооружёнными силами Германии) о создании Туркестанского легиона из числа туркмен, узбеков, казахов, киргизов, каракалпаков и таджиков и кавказско-магометанского легиона из азербайджанцев, дагестанцев, ингушей, лезгинов и чеченцев датирован 22 декабря 1941 года [166]. Оформление легионов, происходившее на территории Польши, было завершено летом-осенью 1942 года [167]. В этот же период, точнее в январе 1942 года, узбекский эмигрант Вели Каюм назначается Восточным министерством президентом Туркестанского Национального Комитета и приступает к его формированию. По данным немецкого исследователя Патрика фон цур Мюлена, в рядах Туркестанского легиона было от 110 до 180 тысяч туркестанцев [168]. Эта цифра близка к той, что указывается Баймырзой Хаитом, занимавшим в составе Туркестанского Национального Комитета пост военного министра, - 181 402 туркестанца [169]. Первого января 1944 года были предприняты структурные изменения, связанные с введением новых должностей в легионе и ликвидацией некоторых прежних [170]. Создаётся Институт Арбайтсгемайншафт Туркестан (Arbeitsgemeinschaft Turkestan), который становится органом, контролирующим Туркестанский Национальный Комитет и Туркестанский легион. До создания данного Института его функции выполнялись Ваннзееским институтом при РСХА и другими ведомствами рейха. Таким образом, окончательно формируется структурный комплекс, включавший: - Институт Арбайтсгемайншафт Туркестан, формально представленный как Центр политики по пантюркизму и поставленный под начало СС [171]; - Туркестанский Национальный Комитет; - Туркестанский легион, формально подчинявшийся вермахту. Все три образования, несмотря на их формальное подчинение разным ведомствам, представляли собой единое целое. Структурный комплекс "Арбайтсгемайншафт Туркестан - Туркестанский Национальный Комитет - Туркестанский легион" был задуман таким образом, что обеспечивался тотальный контроль за всеми сторонами деятельности туркестанских легионеров. Арбайтсгемайншафт Туркестан как контролирующий орган действовал через Туркестанский Национальный Комитет. Туркестанскому Национальному Комитету отводилась роль временного туркестанского правительства, а Туркестанскому легиону - роль будущей армии Туркестана [172]. В силу этого личность главы Туркестанского Национального Комитета должна была быть удобной режиму. Президентом Туркестанского Национального Комитета нацисты назначили человека не из среды военнопленных, а эмигранта - Вели Каюма. 4.7. Институт Арбайтсгемайншафт Туркестан В июне 1936 года рейхсфюрер Гиммлер назначает шефом СД (Sicherheitsdienst - нацистская секретная служба безопасности разведывательного управления СС) и ЗИПО (Sicherheitspolizei - полиция безопасности) Рейнхарда Гейдриха. В феврале 1937 года по его указанию библиотека Восточноевропейского института в Бреслау была передислоцирована в берлинский пригород Ваннзее [173]. На базе этой библиотеки был создан Ваннзееский институт, переданный в 1939 году в распоряжение РСХА (Главного управления имперской безопасности). Возглавил институт грузин Михаэль Ахметели. По признанию шефа VI отдела РСХА Вальтера Шелленберга, секретная служба против России подразделялась на три сектора, один из которых возглавлял и направлял работу Ваннзееского института: "Ещё до войны с Россией институт провел важнейшую работу по сбору информации о состоянии дорог, железнодорожных путей, экономики и политики советского государства, о намерениях и составе Политбюро. Обширный опыт и научный подход сотрудников к поставленным задачам позволяли делать важные выводы по многим вопросам" [174]. Институт Арбайтсгемайншафт Туркестан, организованный в Дрездене [175], был призван выполнять, помимо прочих, функции поставщика разведывательной информации, которую ему следовало добывать в результате опросов военнопленных из Туркестана. Иллюстрируя работу Ваннзееского института, В.Шелленберг отмечает, что для составления объективной и обоснованной характеристики индустриальной и военной мощи Советского Союза ему пришлось поднять все секретные источники и опросить тысячи военнопленных [176]. О характере сотрудничества Института Арбайтсгемайншафт Туркестан и Ваннзееского института свидетельствуют архивные материалы. Это, в частности, служебная переписка обоих институтов, включая секретные донесения агента DI/5k [177]. Руководителем института Арбайтсгемайншафт Туркестан был доктор Райнер Ольцша, гауптштурмфюрер СС. 4.8. Туркестанский Национальный Комитет В своем письме, адресованном рейхсфюреру Гиммлеру, президент Туркестанского Национального Комитета Вели Каюм склонен считать датой создания ТНК 14 ноября 1942 года, когда Комитет был официально признан руководством Третьего рейха [178]. Однако, работать Туркестанский Национальный Комитет начал задолго от этой даты - в начале 1942 года. По данным немецкого историка Патрика фон цур Мюлена, в августе 1942 года вышел в свет первый номер журнала "Милли Туркестан", национального органа Туркестанского Национального Комитета [179]. Формально Туркестанский Национальный Комитет был политическим образованием, на него возлагалась вся ответственность за создание и функционирование Туркестанского легиона. С позиции немецкой стороны, такой орган был необходим: руководство Третьего рейха было заинтересовано в том, чтобы представить самих туркестанцев инициаторами создания военных формирований из числа военнопленных с целью дальнейшей их инкорпорации в состав вермахта. Судя по документам, немецкая сторона хотела также представить создание Туркестанского легиона как закономерное желание советских тюркских народов покончить с большевизмом. К тому же такой поворот дела давал ей и другую выгоду: в глазах военнопленных нацисты внешне выглядели как поддерживающие и оказывающие действенную помощь национально-освободительной борьбе советских тюркских народов, тогда как на деле нацисты путём обмана вовлекали пленных в легионы, не оставляя им никакого выбора. В поддержку гипотезы о двойной морали нацистов говорят, среди прочих фактов, выступления Гитлера, в которых он излагает свои планы о том, какими он видит будущие восточные владения Германии [180]. Структура Туркестанского Национального Комитета повторяла структуру НСДАП. Задуманный как прообраз правительства будущего самостоятельного Туркестана, Туркестанский Национальный Комитет мог бы выполнять высокую задачу не только по объединению туркестанцев, оказавшихся в Европе, но и разработать механизмы управления будущей независимой страной и всеми сферами её жизни. Комитет имел в своём подчинении своеобразную минимодель будущих государственных институтов, представлявших девять направлений деятельности: военное, научное, воспитательное, литературное, издательское, информационное, медицинское, а также руководство восточными рабочими и обслуживание военнопленных. Комитет состоял из 21 человека [181]. Назначенный немецкой стороной президент Туркестанского Национального Комитета Вели Каюм представил министерству по восточным делам свою программу по объединению представителей пяти народов Туркестана. Программа была всеми поддержана. Вели Каюм пользовался поддержкой немецкой стороны в лице главы министерства по восточным делам Альфреда Розенберга и всех силовых структур рейха [182]. Любая власть предполагает отношение между властным и подвластным. Уникальность ситуации Туркестанского Национального Комитета заключалась в том, что впервые в истории Туркестана ядро будущего правительства независимого Туркестана было сформировано за пределами Туркестана в условиях войны, пусть даже при формальной поддержке сильного государства - союзника. Комитет располагал трудами Мустафы Чокая, в которых была разработана идеология будущего Туркестанского государства. Однако отход от идей Мустафы Чокая, отсутствие достойного лидера-патриота, авторитетного в профессиональном отношении, имеющего полное моральное право на организаторскую, идеологическую и управленческую роль остальными членами организации, стали препятствием для дальнейшего развития Туркестанского национально-освободительного движения. Вели Каюм не справился (и вряд ли ставил перед собой такую задачу) с практической реализацией этой программы, так как использовал власть как средство повышения в глазах окружающих собственной значимости, превратив материальный статус в атрибут личности, а не должности. Это стало причиной обострения межнациональных отношений в Туркестанском Национальном Комитете и Туркестанском легионе. Любые предложения по осуществлению объединения воспринимались Вели Каюмом враждебно, как посягательство на его диктаторские полномочия. Доносы, взятки и поборы стали основным методом его работы. В начале 1943 года группа киргизов и казахов обратилась к министру по восточным делам Альфреду Розенбергу с предложением о создании собственного Комитета. Комиссия, назначенная министерством, не только сочла необоснованным такое обращение, но заставила его авторов письменно признать свою неправоту [183]. Что касается личности президента Туркестанского Национального Комитета Вели Каюма, то биографический анализ показывает следующее. Вели Каюм прибыл в Берлин из Бухарской республики в составе семидесяти студентов, посланных на учебу в Германию. Изучал сельское хозяйство, но до диплома не дотянул. Учился в политической школе [184]. Политическая деятельность. В середине 30-х годов Вели Каюм сближается с Альфредом Розенбергом, автором Ostpolitik Третьего рейха, который и определил Каюму роль и место в рамках своей программы. Начинал Вели Каюм со сбора информации о состоянии сельского хозяйства в Туркестане. Как политический активист Каюм в среде туркестанских эмигрантов был неизвестен. В начале 1942 года был переведен с должности официального представителя от туркестанцев на пост президента Туркестанского Национального Комитета [185]. Первым официальным действием Каюма после его назначения главой Туркестанского Национального Комитета было присоединение к своему имени титула "хан", которого его у него раньше не было. По признанию немецкой стороны, Каюм пользовался у нацистов большим доверием, и ему была предоставлена полная свобода действий. Нацисты, по всей вероятности, были заинтересованы в поднятии престижа Каюма: он получил квартиру, автомобиль и дипломатический паспорт [186]. Стиль принятия решений. По свидетельству членов Туркестанского Национального Комитета, трайбализм, взяточничество и доносы были основным стилем руководства Вели Каюма [ 187]. Мотивы и потребности Вели Каюма на посту президента Туркестанского Национального Комитета, как показывают материалы, не выходили за рамки личной выгоды. По существу, Каюм был служителем нацистского режима, мечтавшего о должности главы правительства будущего Туркестана. Доктор Ольцша был хорошо осведомлён о стиле и методах руководства Вели Каюма, о чём свидетельствует запись его беседы с профессором фон Менде, руководителем отдела в Восточном министерстве, и доктором Арлтом от 29 сентября 1944 года. Ольцша указывает на необходимость устранения личных недостатков президента Туркестанского Национального Комитета с тем, чтобы Комитет перестал быть личной вотчиной Вели Каюма [188]. Немцы признавали, что "Каюм не пригоден для выполнения отведённой ему роли, так как ставит своё тщеславие выше общего дела", страдает "вождизмом" (выражение К.Канатбая), и что отдаление Каюмом от совместной работы туркестанских эмигрантов "нанесло ущерб интересам разведывательных служб" [189]. Исследуя само явление, а также мотивацию власти у личностей, российский исследователь С.Б. Каверин выявляет определенную типологию людей [190]. Согласно этой типологии Вели Каюм мог быть определен как конформист с доминирующей гедонической потребностью. Поэтому закономерно, что Туркестанский Национальный Комитет и Туркестанский легион до самого конца войны сотрясали постоянные конфликты, вплоть до организации покушения на Вели Каюма [191]. | |
| Просмотров: 2583 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Категории раздела
Статистика
Онлайн всего: 5
Гостей: 5
Пользователей: 0