Ракетчики, служившие на точках Полигона, не относятся к Подразделениям особого риска. Не относятся они и к пострадавшим от ядерных испытаний. Они вообще никуда не относятся. Власть скрыла от людей наши "точки". Скрыла она и многое другое. В последние годы все как могли ругали государство. Я не хочу этого делать. Если случайно забредет на эти страницы чиновник, приложивший свою руку к короткой памяти нашей власти, пусть он знает: Я ПИШУ НАПЕРЕКОР ЕГО СТАРАНИЯМ.

Городок
В Чагане служили летчики и «артиллеристы». Летчики – романтики неба, а у ракетчиков служба проходила под девизом: «Сами не летаем и другим не дадим».
На какой-то праздник у нас собрались и те, и другие. Нашим интересно, как представляют себе жизнь «люди неба». Спрашивают: 
- Что вы должны делать в случае войны?
- При получении приказа стартуем и летим на Север. В районе Полюса дозаправляемся и бомбим объекты в США. Садимся на Кубе.
- А сколько вас долетит до Кубы?
- По расчету четыре процента.
И ни тени сомнения, что надо будет – они это выполнят.
Ребяческие разговоры во дворе: 
- Мой папа вчера летал на Северный полюс. Там кругом лед.
- А мой папа сейчас во Вьетнаме сбивает американские самолеты.
Наш городок трясли землетрясения от взрывов на Полигоне. Летом обжигала жара, зимой морозы. А еще был Иртыш, речка Чаганка, дружеские отношения между людьми и много интересных дел.
Сейчас уже нет городка – наши правители разбомбили его без единой бомбы. А его жители ищут друг друга, собираются, ездят в свой бывший городок и никак не хотят забыть о том, что было. Атмосфера там, наверное, была особая.

Песня
В 1973 году в городок Чаган приехал гипнотизер. Несколько вечеров Дом офицеров гудел как улей. Гипнотизер, его звали Иосиф Орлов, был мастером своего дела. Сначала он коротко рассказывал, что ничего особенного не делает, потом просил всех в зале сцепить пальцы рук. В зале гас верхний свет, он считал до десяти с пояснениями, что руки теплеют и наливаются свинцом. Затем свет включался и на сцену приглашали всех, кто не смог расцепить руки: так гипнотизер отбирал внушаемых людей. На удивление, такого народа каждый раз было очень много. 
После этого начинались чудеса. Что гипнотизер только не выделывал! Здоровенный летчик объявлял, что ему пять лет и его зовут Вовочка, а потом плакал навзрыд оттого, что дедушка Мороз не дал подарка. Кто-то становился Иваном Грозным и вел себя соответственно. Зал лежал от хохота. Смеялись так, что даже сил уже не было. 
Угрюмый дядька после взмаха руки гипнотизера называл себя Отелло и шел искать Дездемону. Дездемону он опознал в нашей учительнице русского и литературы. 
- Что Вы собираетесь с ней сделать? 
- Задушу.
- За что?
- Она платок потеряла.
Взмах руки гипнотизера - дядька становился нормальным и говорил, что понятия не имеет кто эта женщина.
В конце выступления гипнотизер спросил одного паренька:
- Кто Вы?
- Муслим Магомаев.
- Что будете делать?
- Петь.
Он вышел и спел популярную тогда песню «Свадьба». Да как спел! Лучше Магомаева. Зал сначала начал прихлопывать в такт, а после песни долго не стихали аплодисменты.
Гипнотизер сделал мальчишку нормальным и сказал: 
- Завтра придете на выступление. Вас пропустят без билета. Когда я подойду к краю сцены и спрошу: «Кто Вы?» - Вы выйдете и споете эту песню.
Этим мальчишкой был Андрей Флеров. Он учился в нашей школе на два класса старше. Назавтра вся школа, включая учителей, задавала Андрею один и тот же вопрос:
- Неужели пойдешь?
- Да нет, конечно.
На второй день я пошел на выступление опять. В основном, все таки, посмотреть что будет. В вестибюле я увидел Андрея. Посреди шумящей толпы он был какой-то заторможенный и взгляд - стеклянный.
Все происходило по той же схеме. Гипнотизер, как настоящий волшебник, легко вытворял с людьми все что хотел. 
В конце выступления он подошел к краю сцены и спросил: «Кто Вы?». Мы увидели, как Андрей идет на сцену. Он вышел и запел песню. Мне кажется, я и сейчас слышу этот чистый и звонкий голос:
Широкой этой свадьбе было места мало
И неба было мало, и земли!
Зал устроил настоящую овацию. Хлопали стоя. Люди чувствовали, что сейчас они видели рождение таланта.
Много лет спустя я встретил одноклассников Андрея Флерова. Вспомнил этот случай. Спросил: 
- Как Андрей, поет ли сейчас?
- Андрей Флеров погиб в Афганистане.

Молчать вечно!
Был такой старый анекдот: «Все во имя Человека, все для блага Человека – и я чукча, видел того человека». Однажды и мы удостоились генеральской заботы.
В 1962 году к нам приехало какое-то высокое начальство. Вереница черных «Волг» заехала прямо на «точку». Увидели женщин и детей:
- А вы что здесь делаете?
- Мы здесь живем.
- Немедленно садитесь в машины, скоро будет взрыв!
Посадили нас в «Волги» и понеслись на Берег – Курчатов. Уже подъезжали к городку, когда вспыхнуло зарево взрыва.
Соседская девочка Наташа Кабанова упала на сиденье и закрыла лицо руками.
- Что с тобой девочка?
- Дяденьки, закрывайте лицо, а то осколками порежет!
- Не бойся девочка, здесь уже неопасно.
Высадили они нас возле гостиницы. На этом забота кончилась. Мы переночевали в гостинице, а утром пошли узнавать, как выбираться домой на «точку».
Потом было еще много взрывов. Много раз мы стояли возле своих домов. Смотрели на горящее небо над площадкой Ш. Ждали, когда выбьет окна наших квартир. Слышали перекатывающийся скрипучий грохот ядерного взрыва. Больше нами никто не интересовался. Только иногда приезжали дозиметристы, молча проводили свои замеры. Да суровые чекисты напоминали о необходимости молчать вечно.
Я не выполнил их наставлений. Две тысячи пятьсот семипалатинских Хиросим генералы и академики описывают в своих книгах как "научный подвиг" и "преодоление". Я же рассказываю от имени простых людей, которые вынесли на себе эти подвиги.

Наша точка
Пятый зенитно-ракетный дивизион Чаганского полка, а попросту "точка" - это место, где прошло мое детство. Мы прожили там с 1960 по 1968 годы. Дивизион располагался в тридцати километрах от города атомщиков. Тот в разное время и в разных ситуациях назывался Москва-400, Берег, Конечная, Семипалатинск-21, Курчатов.
В восемнадцати километрах от нас находилась площадка Ш, а сразу за ней знаменитое Опытное Поле. На нем производили ядерные взрывы в атмосфере. До сих пор, после всей гласности и перестройки, никто не знает сколько раз там взрывали бомбы. Одни насчитывают 123, другие всего 116 взрывов. В любом случае их было много.
Поставить дивизион в непосредственной близости от взрывных полей ядерного полигона было преступление. Да еще перед самой мощной в истории серии открытых ядерных взрывов. Тем более поселить туда женщин и детей. Наверное, в цивилизованной стране такое было бы невозможно. Но в нашей стране такие "чудеса" были не редкость. Поэтому факт остается фактом. Мы жили и отдыхали там, куда дозиметристы ходили в разведку.
Жизнь сложилась – что было, то было. Прошлое все реже тревожило память. Не стал бы ни о чем рассказывать, если бы не нахамили чиновники, когда хотел узнать о льготах по Семипалатинскому полигону. Если бы не уходили молча ветераны, которые сумели выполнить на Полигоне свой долг.
А еще виновата летняя поездка на Полигон. И зачем я собрался с друзьями в городок и на "точку"? Та жизнь неожиданно ворвалась в душу и встала во весь рост. Вернулся домой, а думать ни о чем не могу – перед глазами только городок, точка, служба, степь. На Полигоне я был мальчишкой, о многом не знал, о чем-то даже не догадывался. Написал, потому что кому-то это нужно было сделать. Может кто-то расскажет лучше. Слишком много народа прошло через Полигон. Слишком серьезные вещи там происходили...
Главным местом на "точке" была стартовая позиция. Зенитно-ракетный комплекс С-75 по тем временам был современным и сильным оружием. Он "видел" вокруг на сотни километров, за десятки километров мог сбить любой самолет того времени. Кроме позиции, у нас было четыре четырехквартирных жилых домика, казарма с солдатами, боксы для машин, хранилище ракет, КПП и несколько хозяйственных построек. Вокруг все было огорожено двухметровым забором из колючей проволоки.
Население "точки" составляли примерно шестьдесят солдат, десяток офицеров и больше десятка гражданских жителей - жены и дети офицеров. Уклад жизни был простой. Военные несли боевое дежурство и обслуживали технику, а семьи ждали их дома. Вокруг на десятки километров была безлюдная степь: снежная морозная зимой и жаркая сухая летом.
Жизнь взрослых была подчинена службе. Войска ПВО - войска постоянной готовности. Если где-то за сотни километров иностранный самолет шел в сторону границы, дивизион поднимался по тревоге. Выла сирена, посыльный барабанил в окно: "Товарищ лейтенант, готовность номер один!" Дежурства, учения, тревоги, выезды на полигон, регламентные работы - это занимало жизнь отцов почти без остатка. А мы были рядом, все это было фоном нашей жизни. Мы и играли в "тревогу". Нам казалось, что так и должно быть.
До 1963 года "точку" била ударная волна ядерных взрывов. Наши домики выдерживали, а вот стекла во всех зданиях разлетались вдребезги. После начались регулярные землетрясения от подземных взрывов. Трясло основательно. Остаться во время землетрясения в помещении не смог бы и крутой смельчак.
Вода на "точке" была привозная. Каждый день на Берег ходила машина-водовозка. Та же машина привозила и двухколесный прицепчик с хлебом. Водой не разбрасывались. Все было по норме. Но чтобы полить деревца, воду находили всегда. Свет в домах был от дизеля. В 23 часа бытовой дизель выключали и света не было уже до утра. Частые взрывы, вой сирен по тревоге, жесткий климат, нехватка воды - все создавало свою атмосферу. Условия жизни были суровые.
В выходной иногда ездили на Берег в магазины. Сейчас они бы, конечно, не произвели впечатления. Но тогда это называлось "московское снабжение". Была даже тушенка и сгущенка! На Берег возили и детей в школу. Иногда выбирались в цивилизацию - просто погулять по городу.
Самым интересным местом на "точке", для нас ребятишек, была свалка. Это не то, что Вы подумали. Там стояли почти целые автомобили, много разной аппаратуры, мотки цветных проводов и другие богатства.
Ракетный дивизион имел гусеничные тягачи и полигонное начальство просило помощи в вывозе техники с испытательных полей. Перед взрывом в степи строили многоэтажные дома, мосты, даже станции метро. Расставляли различную технику. Взрыв все это рушил и разбрасывал... Что-то было разбито полностью, что-то лишь слегка повреждено. О радиации нам подробно объяснили после Чернобыля, а тогда хозяйственные умельцы привозили на "точку" много всякого ценного добра: запчасти для машин, аккумуляторы, кабель и разные механизмы.
Мы, мальчишки, плавили свинец. Надо было только разбить аккумулятор. Достать и выбить пластинки. А потом обычный костерок, пустая консервная банка, формочка в песке - и готовая отливка. Из проводков сплетали красивые разноцветные ремешки. Каленые ветровые стекла давали груду "бриллиантов". Фантазия у пацанов с таким обилием технических штучек не знает границ.
Еще интересно было зайти на позицию. Стартовая позиция была рядышком. Иногда нас прогоняли, но чаще всего не обращали внимания. Наши отцы с солдатами возились с ракетами и пусковыми установками, а мы часами сидели где-нибудь на бруствере окопа и наблюдали за ними.
В казарме мы тоже были своими людьми. Тогда солдаты служили по три года. Многие скучали по дому, по своим родным братишкам и сестренкам. С нами охотно разговаривали, угощали печеньем и конфетами. В казарме вечером по субботам крутили кино. Это было культурное мероприятие для всех жителей.
Каждый год на "точке" садили арбузную бахчу. Садили "под каблук". Каблуком сапога надо ковырнуть землю, бросить туда семечко. Носком засыпать. Самое удивительное, что если вовремя прошел дождь - арбузов было полно. Если дождя не было, то ничего не вырастало. С этой бахчой однажды вышел случай: арбузов в тот год наросло видимо-невидимо. Надо было уже собирать. Но при очередном ядерном взрыве произошло ЧП. Облако взрыва, как обычно, не уплыло в дальние края, а прошло дождем над "точкой" и бахчой. Командование издало приказ - перепахать бахчу. Что и было выполнено. Но предварительно заботливо собрали все арбузы.
Вообще отношение к радиации было простое. Знали, что она есть. Но раз командование не бьет тревогу, полигонное начальство спокойно, значит все в норме. Значит так и должно быть. Люди на "точке" были молодые. Запас здоровья и сил имелся у каждого. Радиация не имеет вкуса и цвета. В основном она вызывает обострение имеющихся болячек. У кого-то открылась язва, у кого-то стала идти носом кровь, кто-то на работе потерял сознание. Это связывали со множеством других причин, но не с главной. Уже гораздо позже я рассматривал фотографии родителей тех лет:
- А ведь видно, что вы тогда были больные!
- Да, наверное, только мы не знали этого.
Явные болезни начинались позже. Часто уже вдали от ядерного полигона.
Вокруг "точки" была бескрайняя казахстанская степь. Это только кажется, что степь однообразная. Я точно знаю, что это не так. У нас был мотоцикл с коляской и мы объездили все окрестности вокруг «точки». Трудно сравнить с чем-то пение птиц и шум ветра на бескрайнем просторе, запах цветущих трав, голубое высокое небо и яркое степное солнце.
Недалеко от нас было озерцо-болотце где жила семья аистов. Часто в небе кружили степные беркуты. Иногда попадались лисы и волки. На сопках вокруг были массивные выходы гранита и много камня-плитняка. Растительность – ковыль, кустарник таволга, степная полынь. После каждого дождика много шампиньонов. В низинках боярышник и шиповник. Осенью часто кажется – бежит стая волков. На самом деле в степи по ветру несутся перекати-поле.
А степные озера: иногда издалека блестит как будто водная гладь – вблизи оказывается корочка соли, а под ней метр черной жирной грязи – какой мажут в санаториях. Редкое население оттуда было выселено из-за Полигона и вся природа сохранялась почти в первозданном виде.
Несколько раз видел степные пожары. От молнии или людской неосторожности загоралась трава. Огонь жадно хватал сухой ковыль и кустарник. Пламя волной расходилось в разные стороны. Ночью степь светилась огненными зарницами. Дивизион окружали полоской пашни, чтобы остановить огонь.
Недалеко от нашей «точки» был старинный агатовый карьер. На вершине сопки когда-то вручную выкопали разрез примерно 3х5х10 метров. Там были целые россыпи красивых полупрозрачных камней – агатов. Карьер у прежних жителей был непростым местом. На сопках вокруг него стояли древние каменные бабы – памятники какой-то цивилизации. Под сопкой стоял остов старинной, еще где-то 1900 годов, машины. Он был весь изрешечен пулями. Какие драмы разыгрывались тут когда-то?

Зимняя ночь
Мы поехали в отпуск. Не знаю как теперь, а раньше считалось, что лучшее время отдыха младших офицеров - декабрь и январь. Вот в первых числах января 196…года мы и поехали.
Проводить отпуск на "точке" глупо, каждый день все равно будешь на службе. Надо выбраться на волю, на Большую Землю. Край Большой Земли находился в Семипалатинске. Сначала нужно было добраться до поезда. Поезд шел с Конечной через городок Чаган. До Берега-Курчатова добраться было проще, но там была строгая пропускная система, а на тот момент не подготовили какие-то списки. Поехали полевой дорогой до Чагана.
Поезд уходил рано утром. Выехали мы еще ночью. Отец, мама, солдат-водитель и я, еще дошкольник. Обычная зимняя ночь – легкая поземка, звезды. На термометре -42°. Машина – легковой ГАЗ-69. Путь около 60 километров.
Наши военные машины самые военные в мире. Рыча и дребезжа газик преодолевал снежные заносы. Километров тридцать - сорок он держался бодро, а на очередном перемете вдруг чихнул и заглох.
Отец с водителем недолго покопались в моторе и сказали, что сделать ничего нельзя, сливаем воду. Ветерок быстро выдул из машины остатки тепла, и я тут же заявил, что замерз. «Папа что-нибудь придумает» - сказала мне мама.
Как понимаю сейчас, возможности для придумывания были очень ограничены. Казахстанская степь не украинская. Вокруг ни жилья, ни леса с кустарником и на сорокаградусном морозе долго не продержаться. Нужно либо жилье, либо огонь.
Не очень далеко от нас были какие-то огоньки. Отец сказал: «Туда нельзя. Атомное хранилище летчиков. Охрана стреляет без предупреждения».
Выход все равно нашли. Где-то недалеко от нас был геознак: несколько толстых бревен, сбитые скобами. Отец с солдатом руками разломали его и принесли бревна. Бревна облили бензином и подожгли.
К тому времени мы уже настолько задубели – ног я не чувствовал. Помню, вытащил ногу из ботинка, сунул ее в костер. Носок от огня расползается, а тепла нет. Но постепенно костер заполыхал, пошел жар. Мы танцевали и прыгали возле огня, как какие-то туземцы-островитяне. Продержаться надо было до утра. Действовал закон: если не отзвонились со станции, утром по следу пойдет гусеничный тягач.
Рассвело. Догорел костер. Там где были огоньки, стали видны какие-то приземистые строения. Возле них так никто и не появился. Пришел тягач. Мы забрались в теплую кабину. Машину зацепили – она промерзла настолько, что колеса не крутились. Всю дорогу обратно ее тащили волоком.
Обгорелые, грязные, закопченные путешественники вернулись домой. Весь день мы отсыпались и приводили себя в порядок. Машину ремонтировали. А ночью снова поехали в отпуск. Но уже благополучно.

Бык
В Советской Армии важная часть боевой подготовки состояла в организации подсобных хозяйств. Молодого парня призывали в армию – Священный Долг Защиты Родины. Везли за тысячи километров от дома, записывали в документах его военную специальность – дизелиста или номера расчета пусковой установки. А служил он, как и в родном колхозе, на свинарнике или в коровнике.
У нас на «точке» подсобное хозяйство состояло из стада коров. Главенствовал в этом стаде большой белый бык. Бык и правда, был красавец – как бизон в фильмах про индейцев.
Обычно стадо паслось за колючей проволокой, которой была огорожена «точка». Но однажды бык решил расширить свои владения и зашел на жилую территорию. Возле наших домиков были крохотные огородики – вода на «точке» привозная и вырастить пучок укропа или свою морковку – настоящий шик. Этой морковкой бык и начал лакомиться.
Капитан, дежурный по дивизиону, увидев такое безобразие, позвал солдата:
- Немедленно выгони это животное!
- Товарищ капитан, я боюсь!
- Да ты что, в войну твои ровесники на танк с гранатой ходили!
Взял дежурный какой-то прутик и пошел выгонять быка сам. Он кричал на быка и хлестал его по бокам. Тот, видимо, не привык к такому отношению, да еще имел большое собственное достоинство. Кончилось тем, что бык развернулся и пошел на капитана.
Дежурный сначала пятился, а потом стал убегать. Мы, ребятишки, забежали на веранду дома и смотрели во все глаза. Бык догнал капитана возле сараев и прижал к стене. Солдат, видя, что командира и вправду убивают, схватил какой-то прут и отогнал быка. Капитан сполз на землю и лежал без движения. Он остался жив, но потом долго лечился в госпитале.
Быка решили застрелить. Двое офицеров взяли пистолет ТТ и пошли к быку. Они подошли к нему на несколько шагов и высадили всю обойму прямо в лоб. Пока стреляли, бык стоял упершись, когда патроны кончились - бычина попер на них. Как они бежали! Это надо было видеть. Колючую проволоку высотой два метра стрелки перемахнули одним рывком.
Ситуация стала нешуточная. Бык ревел и рыл землю. Женщины и дети попрятались в домиках. Военным стало не до проведения боевой и политической подготовки.
Тогда взяли карабин. С карабином подобрались поближе к быку и выстрелили также в лоб. Сила удара швырнула быка на землю. И сразу все кончилось. Когда свежевали тушу – удивлялись. Все пистолетные пули застряли в лобной кости, а карабинная пробила лоб, прошла все туловище вдоль и ушла навылет.

Тупой народ
Отец прослужил в армии 32 года. Закончил службу уже в Забайкалье. После выхода на пенсию мои родители вернулись в Семипалатинск и прожили там много лет. Только в 2003 году перебрались к нам в Россию. 
В Казахстане, в Семипалатинске, отец и мать считались пострадавшими от ядерных испытаний: только проживание в Чагане - облучение более 100 рентген. Получали они помощь на лечение и какую-то поддержку.
Когда закончили переезд, взяли свои казахстанские полигонные удостоверения и пошли в местную администрацию, - обменять их на российские. Но не тут-то было. Чиновница накричала на них: "Что вы мне здесь казахские бумажки суете! Я вам русским языком говорю - в Казахстане было всего два вредных дня и несколько поселков. Что за тупой народ! Выйдите, не мешайте работать!"
К слову сказать, по России список пострадавших населенных пунктов шире, но и смешнее. В Рубцовске граница пострадавшей зоны идет вдоль улицы. Четные дома пострадавшие, нечетные нет. Сыпало на всех сорок лет, а надо же - как чиновники точно подсчитали! 
По моему настоянию, обратились родители и в Подразделения особого риска. Отцу отказали сразу: "Ваша часть не подчинялась полигону". Мама работала в Секторе в/ч 52605 - в самом сердце полигона. У нее инвалидность - официально - вследствие испытаний ядерного оружия на Семипалатинском полигоне. Ей тоже отказали. Объяснили: "Вы непосредственно не работали с ядерным зарядом". В нашей стране можно получить инвалидность от испытаний ядерного оружия и при этом не быть пострадавшим от ядерного полигона.
Такое мы уже проходили. Десятки лет объясняли народу политику партии, а он все не понимал и не понимал. Тупой мы народ однако!

На далекой площадке
Мне повезло в жизни – я всегда делал интересную и нужную людям работу. И сейчас иногда получаются серьезные вещи. Но наверное, самую главную работу мне пришлось делать молодым лейтенантом на ракетном полигоне.
Есть шутливая, но умная песенка:
А самолеты сами не летают
И пароходы сами не плывут…
Всегда за каким-то успехом или неудачей стоят люди. 
Полигон Сары-Шаган протянулся на сотни километров на запад от Балхаша. Безводная пустыня, блестящие на солнце солончаки. Редкие былинки, верблюжья колючка. Летом обжигающая жара, зимой мороз с ветром. Скорпионы и мохнатые фаланги в россыпях камней. Среди этой пустыни были разбросаны редкие жилые площадки, населенные военными. Полигон занимался испытаниями новых зенитно-ракетных комплексов и систем противоракетной обороны. Предельно суровые условия жизни сочетались с интересной работой. Я попал служить на 35 площадку. Она находилась в прибалхашской пустыне, в ста километрах от города Приозерска. На площадке жило несколько сот солдат и офицеров, они работали с новыми ракетными системами.
Меня определили старшим оператором - командиром взвода в 7 отдел. В отделе встретил дружный коллектив офицеров. Каждый занимался своим делом и был на уровне требований. Командир роты Олег Ткаченко твердой рукой управлял ротой. Начальник лаборатории климатических испытаний Владимир Михайлович Шлыков, за глаза «Дед» или «Михалыч», начал службу на площадке 23 года назад. Он мог отремонтировать любой сложный агрегат. Начальник лаборатории ПТО Анатолий Петрович Милошенко работал с техникой по обслуживанию ракет. Начальник отдела Федор Федорович Бойко руководил всем. Где-то он сглаживал острые углы, где-то просто подгонял.
Солдаты вначале восприняли меня неоднозначно. Кто-то чересчур радостно, как будто объявился старый друг, а кто-то нагловато – типа «ну и что ты сделаешь». В первый месяц пришлось повоевать. Детство у меня прошло на «точке», фактически среди солдат. Тогда солдаты были постарше и поспокойнее. Но, в принципе, все знакомо.
Запомнился эпизод: зашел в бокс для машин. Смотрю, молодой солдат стоит на четвереньках, а старослужащий бьет его по голове. Меня не видят. Подскочил к «дедушке». За ворот и ремень отбросил его от «молодого». Тот, вгорячах, кинулся на меня: «Ты че!». Я с размаху дал ему в зубы. Попал удачно, не ожидал сам – сбил с ног. «Дед» вскочил с земли и выбежал из бокса. Оборачиваюсь – стоит группа молодых солдат и группа старослужащих, смотрят напряженно и выжидающе. Говорю молодым: «Станете дедами – так не поступайте». Все заулыбались и разошлись. Может быть, опытный офицер поступил как то умнее, но и такую выходку солдаты восприняли нормально.
Примерно через месяц службы солдаты признали меня за обычного офицера и повышенное внимание к моей персоне кончилось. Надо сказать, в армии есть подразделения, где царит настоящий беспредел. Там нормальному человеку ужиться трудно или вообще невозможно. У нас такого не было. Были отдельные эксцессы, но общую картину они не меняли. У меня сложилось представление: армия парадная и армия боевая - это разные вещи. Парадная армия - тупая и безликая, человеческие отношения есть только в войсках, живущих в суровых условиях, несущих боевое дежурство и выполняющих реальную задачу. Пусть скажут те, кто знает лучше.
Временами мне приходилось помогать ротному. Я оставался за него на роте, когда он уезжал или уходил в отпуск. Но в основном работа была с техникой. Вся подвижная техника находилась в ведении Милошенко. Полгода я помогал ему, вместе мы выезжали на спецработы. Работал он четко и уверенно, чувствовался большой опыт. 
Милошенко был здоровый и крепкий мужик, охотник на сайгаков. Казалось, здоровья и силы ему отмерено на сто лет. Но получилось так, что он сильно заболел, перенес сложную операцию. С болезнью Милошенко в нашем отделе и в спецработах образовалась «дыра»...
Меня вызвал главный инженер части полковник Сметанников:
- Саша, ты сможешь ставить ракету в шахту? 
- Смогу. 
Сейчас я бы еще семь раз подумал – браться за это дело или нет. Но тогда был молодой и смелый – вернее непуганый. Инструкция по эксплуатации при работе с ракетой была экспериментальная. Как пришлось потом узнать, в технике имелось несколько недоработок, из-за которых можно было получить аварийную ситуацию. Эти моменты пришлось выявлять самому. 
Достоинство молодости в том, что хочется доказать себе и другим, что ты можешь, что у тебя получится. Наш отдел обеспечивал работы на всех испытательных командах. Спецработы, как тогда говорили, на острие научно-технического прогресса. Общаться приходилось с интересными людьми - конструкторами систем комплекса. Когда привозили боевую противоракету, шла целая колонна сопровождения.
Зима на Балхаше суровая. Работали, как правило, ночью по много часов. Стартовый комплекс был на 1 команде. Когда темнело, мы выезжали туда и возвращались уже утром. Очень памятное для меня время – осень и зима 1983-84 годов. Тогда мы стали стрелять каждый месяц, попеременно из одной и другой шахты. Подготовить новый пуск – месяц работы. Надо было вынуть из шахты "стреляный" транспортно-пусковой контейнер, провести ремонтно-восстановительные работы на шахте, на электровесовом макете ракеты проверить функционирование аппаратуры и систем старта, зарядить боевую противоракету.
Перекатка и заряжание ракеты – это десять-пятнадцать часов на морозе. Каждый этап работы надо было контролировать, права на ошибку не было. Помимо всего прочего в каждой ракете восемь тонн твердого топлива и боевая часть. Страхи и сомнения зажимались в кулаке, а чувства обострялись до интуиции. Свою площадку и начальство я не подвел. Пуски и перехваты целей происходили по графику.
Утром приходил к себе в гостиницу. Холодина. Отопление у нас разморозили. В комнате около нуля. Окна завешаны одеялами. Включал кустарные электронагреватели – «киловатки» и ложился спать в рабочем меховом костюме и валенках, не раздеваясь. Через час просыпался от удушья. Открытая раскаленная спираль выжигала кислород. Отключал «киловатки». Открывал дверь в коридор гостиницы, чтобы пошел воздух. Через час просыпался уже от холода – и все сначала. Потом шел на обед в столовую и снова на службу, готовиться к выезду на ночные спецработы. Такой режим у нас был в течение нескольких месяцев.
На выходные просился у начальника отдела: 
-Товарищ подполковник, отпустите в Приозерск – помыться и в себя прийти. 
- Нельзя, на выходные опять спецработы. 
Когда наконец выбирался в город, видел гуляющих людей, завидовал: «Живут же люди!» В понедельник в 6.30 утра толпа офицеров возле 15 гостиницы. Подходят автобусы на 35 площадку. Стоячих не брали – ехать сто километров. Обычно несколько офицеров не помещались – повезло, поедете завтра. Я скромно стоял в сторонке, а вдруг и мне места не хватит. Старший автобусов проверяет: 
- Курсаков сел? Приказано привезти.
- За что ему такой почет?
- Да это же главный террорист, из-за него нам на первой команде житья не стало. Всех работой загрузил.
- А вы его напоите хорошенько, чтобы на автобус проспал.
- Ребята, да я сам с удовольствием. Куда подходить?
Когда наконец закончилась полоса стрельб, главный инженер сказал: «Ты что-то говорил про сырую инструкцию – напиши свои соображения по подготовке пусков». Я тогда написал целую тетрадку. Озаглавил: «Десять способов уронить ракету». Полковник аж за голову схватился: 
- И ты молчал!
- Не спрашивали. Все же нормально.
- Это у тебя нормально. А у других будет ненормально! Ладно, обсудим с серьезными людьми.
После меня успешно стреляли и продолжают стрелять новые ракетчики. Система противоракетной обороны А-135 стоит на прикрытии города Москвы. Есть в этом и частичка моей работы, ведь не зря сказано: «А самолеты сами не летают…»

Ниточка
Когда дочь подросла, стала спрашивать:
- Папа, у тебя была первая любовь?
- Да, конечно.
- А сколько тебе было лет?
- Лет пять или меньше.
- А как вы познакомились?
- Я увидел ее, когда она танцевала.
- И ты сразу влюбился?
- Не знаю, я был поражен ее грозной красотой.
- А как ее звали?
- Ее звали - зенитная управляемая ракета.
- Ты опять шутишь!
- Конечно шучу.
Но на самом деле я не особенно и шутил. Авиаконструкторы говорят: «Некрасивые самолеты не летают». Тоже самое можно сказать и про ракеты. Наша ракета была настоящая красавица. Стремительные обводы, строгая лаконичность линий – ничего лишнего.
Мы жили тогда на «точке». Восемьдесят живых душ посреди огромной, продуваемой всеми ветрами степи. Ракетная позиция была в сотне шагов от наших домиков. Мы видели ракеты каждый день: укрытые свежим снежком и освещенные солнцем, спящие и в движении. Отец приводил меня в кабину управления, где тогда работал. В кабине тесно стояли металлические шкафы с множеством мерцающих разноцветных лампочек, светящиеся экраны индикаторов, переключатели, штурвалы, кнопки. Все вместе это составляло зенитно-ракетный комплекс С-75.
Комплекс был эффективным и надежным оружием. Под стать легендарной Тридцатьчетверке и автомату Калашникова. В те годы он противостоял американской авиации в джунглях Вьетнама. Американская мечта – управлять всем миром, натолкнулась тогда на непокорность маленького народа. На мирные города и поселки сразу же посыпались бомбы, но безнаказанность быстро кончилась – на помощь пришли русские ракеты. Ко времени, когда американцы поняли, что их доллар и грубая мощь оказались бессильны, зенитные ракеты успели сбить больше тысячи самых современных бомбардировщиков и штурмовиков. Многие наши офицеры прошли в то время через Вьетнам.
Отец не умел рассказывать сказки. Чтобы сын быстрее уснул, он рассказывал о своем: чем зона пуска отличается от зоны поражения, что такое синхронизация или для чего ракеты танцуют. Можете мне не верить, но все было понятно. Зато позже в школе были проблемы: я никак не мог понять, зачем надо исписывать тетради рядами букв - ведь я знал, что такое командная система телеуправления. Не сюсюкайте с детьми, часто они понимают больше, чем Вы думаете. 
Потом мы уехали с «точки». Постепенно новые впечатления слой за слоем закрыли детскую память. Юность, окончание школы, поступление в институт. На втором курсе нас привели на занятия в корпус военной кафедры. Там в учебных аудиториях лежали на стеллажах знакомые мне ракеты, в залах стояли пусковые установки и виденные раньше шкафы с множеством цветных лампочек. Бока у ракет были вырезаны для знакомства с начинкой и внутренностями. 
Мы изучали стартовое оборудование комплекса С-75: систему управления стартом, пусковую установку, ракету. Учили автопилот, радиовзрыватель, как снимаются ступени предохранения ракеты в полете и все остальное, что положено знать офицеру-стартовику. Для меня это была встреча со старым добрым другом. Конечно же, я учил технику не для оценки. Ракета состоит из обычных деталей, проводков. Кажется ничего особенного, но собранные вместе они приобретают непонятную умную силу. Могут делать то, что человек не всегда в состоянии даже охватить умом. Пять дней в неделю мы осваивали гражданскую специальность – учились конструировать и изготавливать снаряды, ракеты, мины, авиабомбы, а шестой день изучали военную специальность: эксплуатировать ракеты. Одно дополняло другое. Советское машиностроение работало в основном на оборону.
После окончания института многие выпускники были призваны в армию. Я попал служить на далекую площадку в балхашской пустыне. Работал на современных, гораздо более мощных ракетах. Однажды попался на глаза послужной список нашей войсковой части – я уже перестал удивляться: именно здесь знакомые мне ракеты прошли государственные испытания и получили путевку в жизнь. Именно здесь они и заканчивали боевую службу: на нашей площадке испытывали комплекс «Белка» по преобразованию массы ракет комплекса С-75 в ракеты-мишени. После установки электронного блока ракета могла лететь по заданной программе – огибая рельеф местности или резко маневрируя – то, что нужно для тренировки мастерства новых ракетчиков.
После увольнения из армии мне не пришлось больше заниматься ракетами. Когда видел в кино или на фотографии ракеты – всегда обращал внимание – наши или нет? Интересовался этой темой. Прошло много лет, кажется целая вечность. 
Однажды мы, люди жившие когда-то в военном городке Чаган, решились поехать в места нашего детства и юности. Собрались со всей России. Приехали в свой Городок, приехали на Семипалатинский полигон и нашли «точку», где я когда-то жил. Мы заехали на «точку» – кругом все другое. Ферма, лошади, трактора. Я смотрел вокруг. Узнавал и не узнавал. И тогда побежал туда, где была позиция ракет. Сотня шагов от домиков. Вот и окопы пусковых установок. В центре укрытие станции наведения ракет, как и раньше выложенное камнем-плитняком. Повернулся - ну куда же я смотрел! Вот они - наши жилые домики, казарма, боксы для машин, 7 сооружение. Моя земля, моя трава, мое небо и ветер. Я стоял на бруствере окопа, где стоял когда-то мальчишкой. Стоял там, где не был сорок лет. Где засматривался на красавицу 20Д. Замкнулся очередной круг жизни. И через всю жизнь прошла как ниточка памяти – мои ракеты. Я не мог не рассказать об этом.